Министр финансов Антон Силуанов в интервью «Газете.Ru» объяснил, почему в 2017 году рост ВВП составит не более 1,5%, но это не приведет к радикальным изменениям налоговой системы. Минфин, по его словам, готов обсуждать с бизнесом только снижение нагрузки НДФЛ и страховых взносов. Но при этом не откажется от приоритетной бюджетной задачи — сбалансировать федеральный бюджет к 2020 году с нулевым дефицитом при цене нефти в $40.
Новая стабильность
— Текущая политика правительства и ЦБ направлена на ограничение роста доходов населения, потребления и инвестиций. В приоритетах ограничение бюджетного дефицита и борьба с инфляцией. Не получится ли так, что в итоге экономика будет заякорена на низких темпах роста?
— Главная цель и приоритет текущей экономической политики — создание условий для устойчивого и динамичного развития экономики и страны. Предсказуемая бюджетная и денежно-кредитная политика является фундаментом, без которого добиться устойчивого экономического роста просто невозможно. Именно на это направлены наши усилия сегодня. Каких условий на макроуровне мы пытаемся добиться, проводя текущую политику?
Во-первых, снизить неопределенность и повысить прогнозируемость экономических и финансовых условий. То есть бизнес при принятии инвестиционных решений должен понимать, какая будет инфляция, реальный обменный курс, процентные ставки и другие условия на весь срок проекта. Эти параметры не должны сильно зависеть от динамики цен на нефть — такая зависимость кратно повышает риски любого проекта и, соответственно, увеличивает требуемую доходность и укорачивает инвестиционный горизонт.
Во-вторых, добиться устойчиво низких процентных ставок по кредитам для бизнеса. Они определяются инфляционными ожиданиями и реальными процентными ставками. Снижение первых достигается за счет последовательной политики по инфляционному таргетированию, а вторые тем меньше, чем больше уровень сбережений в экономике и чем ниже спрос на эти сбережения со стороны государства — то есть чем ниже дефицит бюджета.
В-третьих, обеспечить стабильный и предсказуемый уровень налоговой нагрузки. И только при сбалансированном бюджете у бизнеса и населения может быть уверенность в долгосрочной стабильности уровня налоговой нагрузки.
Ну и результаты нашей политики уже наглядно видны.
Что касается нефтяной зависимости, то если в 2013–2014 годах мы стартовали с балансирующей бюджет ценой нефти на уровне $105–110 за баррель Urals, то в 2016 году уже около $71 за баррель. В текущем году это $60 за баррель — плюс-минус $5 за баррель в зависимости от курса рубля. А к завершению трехлетнего бюджета выйдем в диапазон $40–45 за баррель. На этой базе c февраля 2017 года мы запустили механизм операций на открытом рынке, направленный на снижение влияния нефтяной волатильности на внутренние экономические условия. Теперь для эффективной работы этого механизма важно придерживаться целевых параметров по снижению ненефтегазового дефицита, закрепленных в трехлетнем бюджете.
В части снижения инфляционных ожиданий — менее чем через два года после мощнейшего инфляционного всплеска мы говорим о текущей инфляции в 5%, и уже мало у кого остаются сомнения в ее снижении до 4%. Благодаря этому начинают восстанавливаться и реальные доходы населения — по итогам 2016 года рост заработных плат уже вернулся в положительную зону. Реальная требуемая инвесторами доходность также снижается. Это видно по минимальному за последние пять лет уровню оттока капитала, высокому уровню активности иностранных инвесторов на нашем финансовом рынке, снижению уровня доходности наших облигаций относительно других стран развивающегося блока.
Уходит неопределенность в отношении налоговой нагрузки. Год назад все гадали, по каким именно налогам вырастут ставки. Но мы смогли обеспечить стабильность бюджетной системы не за счет повышения налогов, а через оптимизацию расходов, улучшение администрирования доходов и повышение отдачи от государственных активов. Сейчас уже обсуждаем изменения в структуре, а не уровне налоговой нагрузки — причем изменения, направленные в том числе на улучшение условий для добросовестных налогоплательщиков.
Ну и главное, экономика в конце прошлого года начала показывать положительные темпы. Мы видим существенное восстановление инвестиционной активности, в первую очередь в торгуемых отраслях — сельском хозяйстве, деревообработке и химической промышленности. Заметные подвижки в настроениях российского бизнеса — в промышленности деловые настроения не были столь радужными с начала 2011 года, а хорошее настроение сегодня — это рост инвестиций завтра.
И напротив, если бы мы не проводили такую политику, период спада растянулся бы на несколько лет и мы бы не увидели такого восстановления экономики. Если, конечно, вы не думаете, что высокая зависимость от цен на нефть, галопирующая инфляция, непонятная ситуация с бюджетом и связанная с этим неопределенность налоговых условий могут «заякорить» экономику на высоких темпах роста…
— 17-й год только начался. Ваш прогноз роста на этот год?
— 1,5%.
— В прошлом мы привыкли к задачам роста до 5% ВВП...
— 1,5% — это среднегодовые темпы роста нашей экономики за последнее десять лет. Некоторые наши коллеги в правительстве считают, что на восстановительной фазе в текущем году рост может быть и 2%, но мы все сходимся во мнении, что выход на кардинально более высокие и устойчивые темпы развития упирается в структурные ограничения.
Президент поставил задачу обеспечить темпы роста российской экономики к 2019–2020 годам не ниже средних в мире. В рамках исполнения этой задачи правительство сейчас разрабатывает конкретный комплекс мер, направленный на снятие структурных ограничений для развития. Реализация таких мер структурного характера начинает давать значимые плоды как раз на горизонте трех-пяти лет, а 2017 год должен стать первым годом, когда мы выйдем на устойчивые положительные темпы экономического роста. А уже это и создаст экономическую платформу для расширения темпов роста.
— Ваш прогноз по темпам роста основан только на достижениях бюджетной политики? Или вы рассчитываете на эффект от возможных структурных реформ?
— Характер экономического роста в этом году скорее связан с формированием у российского бизнеса ощущения «новой стабильности». Всем стала очевидна высокая адаптационная способность экономики к внешним шокам, и голоса предрекавших нашей экономике разрыв в клочья прекратились.
Формирование таких настроений у бизнеса — результат нашей стабилизационной политики, в том числе и в бюджетной сфере. Что же касается структурных реформ, то значимый вклад в ускорение роста ожидаем уже за горизонтом текущего года.
«Бедность воспроизводится в следующем поколении»
— Вы уже знакомились с первым вариантом комплексного плана действий правительства на 2017–2025 годы, направленного на достижение более высоких темпов экономического роста? Какую цену за этот план может заплатить бюджетная система?
— Вопрос не в стоимости плана. Вопрос в том, что эти меры должны стимулировать проведение тех реформ, которые повысят нашу инвестиционную привлекательность, позволят повысить эффективность трат государства.
План главным образом сосредоточится на снятии структурных ограничений для роста.
Это естественным образом потребует изменения структурных параметров бюджетной системы — структуры доходов налоговой системы и расходов. При этом изменение структурных параметров не пойдет в ущерб сбалансированности. Сбалансированный бюджет, как мы говорили раньше, помогает создать макроэкономические условия, без которых говорить о повышении темпов роста в принципе невозможно. То есть он создает фундамент, на котором строятся все структурные меры. Без надежного фундамента конструкция неустойчива, какими бы ни были правильными другие структурные меры — по этому поводу в правительстве нет разногласий.
Соответственно, цена, которую заплатит бюджет, — изменение структуры доходов и расходов — причем в сторону, которая сделает эту структуру более устойчивой.
— Почему Минфин не выбрал схему, при которой Резервный фонд и ФНБ просто не расходуются на сумму дополнительных полученных доходов, а заменил ее покупкой валюты при цене нефти сверх $40 за баррель? Сколько вы рассчитываете накопить таким образом в 2017 году и куда будут направлены ресурсы этого нового фонда?
— Нет никакого специального фонда. Объем дополнительных нефтегазовых доходов определяет объем операций на валютном рынке, а средства в рамках операций по управлению остатками средств на едином счете федерального бюджета аккумулируются на валютном счете в Банке России. По итогам года на объем накопленных на этом счете остатков средств будет пополнен Резервный фонд.
— Вы не верите, что предновогодняя договоренность крупнейших нефтедобывающих стран сократить добычу, разом вытолкнувшая цену к $55 за баррель, продержится долго и обеспечит бюджет непредусмотренными доходами?
— Мы еще видим и оживление инвестиций в добычу сланцевой нефти в США — бурение в ключевых нефтеносных провинциях США восстанавливается очень быстрыми темпами. Эффект также проявится достаточно быстро — еще до завершения текущего года. Динамичными темпами также наращивают объемы добычи и другие страны, не входящие в периметр соглашения. Сохраняются риски на стороне спроса, дополнительный стимул к увеличению добычи нефти в США могут придать и обсуждаемые налоговые реформы новой администрации. Список рисков можно перечислять бесконечно.
Но важно не это. Наша цель ведь не в том, чтобы правильно угадать уровень цен на нефть. Главная задача — создать такой механизм, при котором изменчивость конъюнктуры на сырьевом рынке оказывает минимальное влияние как на нашу способность исполнять бюджетные обязательства, так и в целом на динамику внутренних экономических условий.
Для этого первичный дефицит бюджета должен быть нулевым при реалистично-консервативной оценке долгосрочного равновесного уровня цен на нефть — такая оценка находится около $40 за баррель. В полной мере такой бюджет мы сможем сформировать к 2020 году. Все конъюнктурные доходы, свыше $40, не должны идти на расходы, их надо направлять в резервы. Но придерживаться этой логики Минфин будет уже в этом году. По решению президента, до внесения изменений в Бюджетный кодекс, регулирующих механизм использования дополнительных нефтегазовых доходов и формирования Резервного фонда, дополнительные нефтегазовые доходы, поступающие в 2017 году в связи с превышением цены на нефть марки Urals уровня $40 за баррель, не могут быть использованы на финансирование дополнительных расходов федерального бюджета.
— Вначале вы упомянули влияние на бюджетную политику различных санкционных режимов. Как долго вы собираетесь учитывать их в бюджетной политике?
— Что конъюнктурные условия, что санкции — подход один. Мы не должны от них зависеть и менять исходя из этого наши обязательства.
Ради этого Минфин и предлагает политику сдерживания и консолидации в области расходов и дефицита бюджета. Когда бюджет устойчив, то и на экономику смотрят уже по-другому. Прогнозируемость действий властей дает возможность инвесторам вкладывать деньги в экономику. Но если не обеспечена такая стабильность, толку от экономической политики не будет.
— В конце 2016 года и Минфин, и Минэкономики пришли к выводу о том, что долгосрочный прогноз (до 2030–2035 годов) развития экономики в действующих моделях — это стагнация. Другими словами, основной консервативный вариант прогноза не предполагает кардинального изменения модели экономического роста, основным элементом которого в прошлые годы был бюджет. В каких секторах вы готовы отказаться от барьеров сдерживания расходов ради экономического роста? Какие бюджетные расходы должны вызвать эффект инвестиционного мультипликатора?
— Действительно, выход на кардинально более высокие темпы развития, чем мы наблюдали в последние годы, упирается в структурные ограничения. Эти структурные ограничения связаны как с ограниченным объемом основных производственных ресурсов — т.е. труда и капитала, так и с особенностями их использования в отечественной экономике — т.е. производительностью.
По нашим расчетам, при сохранении наблюдаемого в последние годы уровня экономической активности к 2025 году трудовые ресурсы сократятся на 5,4 млн человек — или в среднем на 0,7% в год в 2016–2025 годах. На это влияет невысокий уровень экономической активности людей старшего (55–64 года) и молодого (до 24 лет) поколения, а также повышенный уровень смертности в трудоспособном возрасте — в два-три раза выше, чем в сравнимых по уровню развития странах.
На количественные ограничения также накладываются и качественные. Они связаны с закостенелой структурой размещения трудовых ресурсов — высокой долей занятости в бюджетном секторе и секторе госкомпаний, в неформальном и теневом секторах, на неэффективных и неконкурентоспособных предприятиях — и их невысокой профессиональной и географической мобильностью.
Также у нас есть структурные ограничения в части инвестиций. По итогам 2015–2016 годов объем инвестиций в основной капитал составил порядка 19% ВВП, что, по оценкам, основанным на анализе динамики экономики за период с 1981 по 2014 год, может обеспечить долгосрочные темпы роста ВВП на одного работающего в размере, не превышающем 1,5% в год.
Вы спрашивали, какие бюджетные расходы могут вызвать эффект мультипликатора экономического роста. Если мы говорим о потенциале экономики, а не краткосрочной накачке того или иного сектора, то это главным образом расходы на человеческий капитал. Структура расходов бюджетной системы должна смещаться в их пользу с ориентацией на «узкие» места образования и здравоохранения.
— Как при этом избежать ловушки докризисного роста федеральных соцобязательств?
— Необходимо перенастраивать систему соцподдержки на борьбу с самым болезненным проявлением неравенства в обществе — бедностью.
Если посмотреть на структуру бедных в России, можно увидеть, что одна из самых крупных групп — это семьи с маленькими детьми и работающими преимущественно в неформальном секторе родителями. Это приводит к снижению производительности труда родителей и падению качества человеческого капитала детей — таким образом, бедность воспроизводится в следующем поколении.
Но опыт последних десяти лет показывает, что растущие социальные расходы бюджетной системы не способствуют снижению бедности. Главная причина в том, что при оказании мер соцподдержки не учитывается критерий нуждаемости, а большая часть расходов распределяется по категориям. Как раз построение более рациональной системы соцподдержки может принести существенный эффект с точки зрения снижения бедности в стране. И это касается не только прямых расходов, но и тех, которые заложены в структуру налоговой системы.
Налоговый мораторий с 2019 года на 6 лет
— Какими окажутся параметры налоговой реформы, которую все ждут к концу 2018 года? Насколько радикально может быть выполнено поручение президента о доработке налоговой системы?
— Минфин не предполагает каких-либо радикальных изменений существующей налоговой системы. Она вполне работоспособна и не нуждается в существенных содержательных изменениях. Мы также не собираемся увеличивать и налоговую нагрузку.
Правда, по долгосрочному прогнозу уровень нефтегазовых доходов бюджета сократится примерно на сумму более чем 1% ВВП уже к 2025 году. Уменьшатся и несырьевые доходы. Это произойдет за счет прибыли Центрального банка и сокращения других разовых поступлений. Поэтому бюджетная ситуация не позволяет обсуждать вопрос о значимом снижении налоговой нагрузки.
Но мы прекрасно понимаем, что нужно поддержать наших предпринимателей, создать для них нормальную бизнес-среду, не хуже, чем в других странах. Ведь мы говорим об обеспечении темпов роста экономики не ниже мировых. Поэтому будем проводить переструктурирование налогов, без увеличения налоговой нагрузки. Нагрузка не изменится, может, даже где-то и сократится, для тех, кто сегодня работает «в белую».
И первая задача — собрать доходы там, где еще есть уклонение от выполнения всех налоговых законов, то есть в теневом секторе. Выход может быть найден в сочетании экономических стимулов. Например, в снижении ставок налогов на труд с компенсацией выпадающих доходов за счет косвенных налогов. Так же нужно использовать и другие методы вывода экономики из тени: преимущественное использование безналичных расчетов и введение различных технологий прослеживания операций налогоплательщиков.
— Что-то в последнее время и в Минфине, и в Минэкономразвития очень часто вспоминают о теневой экономике. Ее размер действительно настолько существенен, что вы связываете сохранение налоговой нагрузки с уровнем «обеления» экономики?
— О ней вспоминают, потому что теневой сектор вносит существенные искажения во все сферы социально-экономической жизни. Это даже не столько вопрос увеличения объема поступлений в бюджеты, сколько обеспечения справедливых условий конкуренции.
Конкуренцию должны выигрывать наиболее эффективные игроки, а не те, кто нашел лучший способ уклониться от уплаты налогов. Только в этом случае можно ожидать динамичного роста производительности и инвестиций.
Распространение неформальных практик также приводит к снижению объема и качества социальных гарантий и дискриминирует доступ граждан к этим благам.
Что касается объема теневого сектора — то это зависит от конкретного сектора экономики. Например, в 2016 году с внедрением системы ЕГАИС и усилением мер административного характера рост поступлений акцизов по крепкому алкоголю достиг 28,4% — при том, что существенного роста потребления крепкого алкоголя не наблюдалось. А внедрение системы прослеживаемости товаров из меха в прошлом году привело к увеличению легального оборота этих изделий в несколько раз. Широко распространены неформальные практики и на рынке труда — как в части найма без должных процедур трудового законодательства, так и в части «конвертных» расчетов с работниками.
— Вы по-прежнему остаетесь сторонником плоских налогов и противником введения шкал, например, по подоходному налогу?
— Дискуссия о целесообразности введения прогрессивного подоходного налога ведется с момента отмены такого налогообложения. За время применения прогрессивной шкалы с 1 января 1992 года по 31 декабря 2000 года эффективности такая система не показала. Повышенные ставки для высоких доходов, применявшиеся до 2001 года, не дали адекватных доходов бюджетам, тогда как при переходе на единую ставку доходы существенно увеличились и на протяжении многих лет обеспечивают стабильные поступления этого налога. Кроме того, единая ставка позволила экономить бюджетные расходы на администрировании.
Введение прогрессивной шкалы налогообложения доходов граждан не ведет к кардинальному изменению доходной части региональных бюджетов и с этой точки зрения в течение нескольких ближайших лет нецелесообразно.
Достигнуть же социальной справедливости можно и иначе. Например, увеличением дифференциации при налогообложении дорогостоящего имущества граждан.
— Что еще может измениться в налоговой системе?
— Мы провели инвентаризацию и оценку эффективности имеющихся налоговых льгот и преференций, направили в правительство соответствующий отчет. Придется отказываться от неэффективных мер поддержки.
В отношении малого и среднего бизнеса необходимо провести работу по оптимизации госрегулирования. Будем упрощать налоговое администрирование, сокращать налоговую и статистическую отчетность и систематизировать различные платежи в казну.
И уже к концу 2017 года необходимо определиться со всеми стратегическими направлениями по изменению налоговой системы, договориться об отдельных ключевых ее моментах для того, чтобы в 2018 году все рассчитать и зафиксировать с 2019 года параметры системы на долгий период.
— Речь идет о новом моратории?
— Нужно настроить систему так, чтобы с 2019 года не трогать ее не менее 6 лет.
— А вы согласны с руководителем ФНС Михаилом Мишустиным, что ресурс улучшения налогового администрирования для роста доходов почти исчерпан?
— В современном быстро меняющемся мире никогда нельзя останавливаться. Вот, например, несколько наиболее значимых направлений.
С 2018 года розничная торговая сеть будет полностью охвачена контрольно-кассовой техникой, обеспечивающей онлайн-передачу данных на сервера ФНС о розничных продажах. Мы получим уникальный инструмент, позволяющий получать информацию обо всех розничных продажах в стране. К этой информации можно привязать любые инструменты налоговой политики и налогового контроля с минимальной нагрузкой для налогоплательщика.
Кроме того, работа по интеграции информационных систем налоговых и таможенных органов, введение единого досье налогоплательщика — участника ВЭД и создание системы прослеживаемости оборота импортируемых товаров — это еще одно направление работы, потенциал которого не реализован.
Другое направление для улучшения налогового администрирования — дистанционная торговля. Обеспечить таможенное администрирование и взимание платежей с каждой посылки практически невозможно. Но с помощью интеграции ресурсов налоговых и таможенных органов можно подумать о введении НДС на такие продажи и использовании выручки продавца, полученной на территории России, как базы для такого налога.
Также при администрировании НДС потенциал не исчерпан даже после успешного запуска АСК-НДС 2 (это вторая версия автоматизированной системы контроля за уплатой НДС. Первую версию внедрили в 2013 году, доработанную — в январе 2015 года. — «Газета.Ru»). Фирмы-однодневки и схемы незаконного возмещения по-прежнему существуют, а значит, работу в этом направлении необходимо продолжать. Здесь есть разные направления развития: сокращение налогового периода, внедрение «виртуального склада», может быть, какие-то другие. Все их надо еще детально прорабатывать.
— Вы согласны с тем, что экономику сейчас тормозит недостаток инвестиций для обновления основных фондов предприятий? Какие налоговые стимулы могут быть предложены для активизации инвестиционной и инновационной деятельности предприятий? Или неувеличения налогов в ближайшую трехлетку и постепенного снижения ключевой ставки ЦБ вполне достаточно?
— В нашем законодательстве для налогоплательщиков, осуществляющих инвестиционную деятельность, уже предусмотрено достаточное количество налоговых преференций. Они предоставляются и в рамках региональных инвестиционных проектов, и территорий опережающего развития. Например, в рамках территорий опережающего развития субъекты предпринимательства имеют льготы как по налогам и социальным взносам, так и таможенные преференции. Также существует возможность единовременного уменьшения налоговой базы по капитальным вложениям в размере от 10 до 30% от суммы инвестиции.
Поэтому повторюсь, ключевым элементом для активизации инвестиционной и инновационной деятельности должно стать снижение фискальной нагрузки на труд.
— Еще в середине 2016 года вы настаивали на быстрой пенсионной реформе и переходе уже с 2017 года на индивидуальную накопительную модель. Но в конце года из Минфина стали поступать сигналы, что торопиться с этим необязательно до конца 2018 года. Вы считаете, что политический момент такой реформы уже упущен?
— Сейчас мы считаем, что наши предложения более правильно реализовывать после 2018 года, наверное с 2019 года. То, что такие меры назрели, это очевидно. Отодвинули же их реализацию потому, что считаем более правильным увязать эту реформу с предложениями по налоговой системе. Тогда у нас появятся налоговые преференции для тех, кто будет участвовать в системе добровольного накопления на пенсию.
Налоговые стимулы будут предложены и предприятиям, и гражданам. Поэтому предложения по налогам и предложения по индивидуальным накопительным счетам готовятся параллельно.
— Так все же речь идет о снижении страховых взносов или НДФЛ при одновременном росте НДС?
— Я сейчас не готов обсуждать детали.
Это должны быть определенные преференции для предприятий, которые будут организовывать и внедрять эту пенсионную модель.
После выхода на пенсию граждане должны иметь достойный уровень жизни и доходов. Это основная задача организации пенсионной системы. А задача экономического блока правительства — сделать этот переход таким, чтобы граждане и предприятия были заинтересованы участвовать в этой системе.
Комментарии (0)